Неточные совпадения
Удары градом сыпались:
— Убью! пиши
к родителям! —
«Убью! зови попа!»
Тем кончилось, что прасола
Клим
сжал рукой, как обручем,
Другой вцепился в волосы
И гнул со словом «кланяйся»
Купца
к своим ногам.
Теперь она знала всех их, как знают
друг друга в уездном городе; знала, у кого какие привычки и слабости, у кого какой сапог
жмет ногу; знала их отношения
друг к другу и
к главному центру, знала, кто за кого и как и чем держится, и кто с кем и в чем сходятся и расходятся; но этот круг правительственных, мужских интересов никогда, несмотря на внушения графини Лидии Ивановны, не мог интересовать ее, и она избегала его.
Нам всем было жутко в темноте; мы
жались один
к другому и ничего не говорили. Почти вслед за нами тихими шагами вошел Гриша. В одной руке он держал свой посох, в
другой — сальную свечу в медном подсвечнике. Мы не переводили дыхания.
Две Бочки ехали; одна с вином,
ДругаяПустая.
Вот первая — себе без шуму и шажком
Плетётся,
Другая вскачь несётся;
От ней по мостовой и стукотня, и гром,
И пыль столбом;
Прохожий
к стороне скорей от страху
жмётся,
Её заслышавши издалека.
Но как та Бочка ни громка,
А польза в ней не так, как в первой, велика.
А на
другой день вечером они устроили пышный праздник примирения — чай с пирожными, с конфектами, музыкой и танцами. Перед началом торжества они заставили Клима и Бориса поцеловаться, но Борис, целуя, крепко
сжал зубы и закрыл глаза, а Клим почувствовал желание укусить его. Потом Климу предложили прочитать стихи Некрасова «Рубка леса», а хорошенькая подруга Лидии Алина Телепнева сама вызвалась читать, отошла
к роялю и, восторженно закатив глаза, стала рассказывать вполголоса...
Потом Обломову приснилась
другая пора: он в бесконечный зимний вечер робко
жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют всё добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Вдруг видим, ее несет уже
к нам матрос,
сжав ей одной рукой шею,
другой ноги.
Мы очень разнообразили время в своем клубе: один писал,
другой читал, кто рассказывал, кто молча курил и слушал, но все
жались к камину, потому что как ни красиво было небо, как ни ясны ночи, а зима давала себя чувствовать, особенно в здешних домах.
Мимо леса красного дерева и
других, которые толпой
жмутся к самому берегу, как будто хотят столкнуть
друг друга в воду, пошли мы по тропинке
к другому большому лесу или саду, манившему издали
к себе.
Собаки тоже не спали; они
жались к огню, пробовали было ложиться, но тотчас же вскакивали и переходили на
другое место.
В среднем течении Кулумбе очень извилиста. Она все время
жмется к утесам и у подножия их образует глубокие ямы. Во многих местах русло ее завалено камнями и занесено буреломом. Можно представить себе, что здесь делается во время наводнений! Один раз я,
другой раз Дерсу оборвались в ямы и вымокли как следует.
Когда он, оканчивая, глубоко тронутый, благодарил публику, — все вскочило в каком-то опьянении, дамы махали платками,
другие бросились
к кафедре,
жали ему руки, требовали его портрета.
Мы уж не то что чуяли ее приближение — а слышали, видели и
жались теснее и теснее
друг к другу.
И карабкается такой замороженный дядя в обледенелых сапогах по обледенелым ступеням лестницы на пылающую крышу и проделывает там самые головоломные акробатические упражнения: иногда ежась на стремнине карниза от наступающего огня и в ожидании спасательной лестницы, половиной тела
жмется к стене, а
другая висит над бездной…
Надо видеть, как тесно
жмутся усадьбы одна
к другой и как живописно лепятся они по склонам и на дне оврага, образующего падь, чтобы понять, что тот, кто выбирал место для поста, вовсе не имел в виду, что тут, кроме солдат, будут еще жить сельские хозяева.
Человек, потерпевший от собственного злостного банкротства, не находит в этом обстоятельстве
другого нравственного урока, кроме сентенции, что «не нужно гнаться за большим, чтобы своего не потерять!» И через минуту
к этой сентенции он прибавляет сожаление, что не умел ловко обделать дельце, приводит пословицу: «Сама себя раба бьет, коль не чисто
жнет».
Затем подошел
к князю, крепко
сжал и потряс ему обе руки и объявил, что, конечно, он вначале, как услышал, был враг, что и провозгласил за бильярдом, и не почему
другому, как потому, что прочил за князя и ежедневно, с нетерпением
друга, ждал видеть за ним не иначе как принцессу де Роган; но теперь видит сам, что князь мыслит по крайней мере в двенадцать раз благороднее, чем все они «вместе взятые»!
До отъезда увижу Ксенофонта; что найдешь нужным сделать для него насчет учения, пиши прямо
к Марье Николаевне: она знает и все устроит. Грустно мне с ними разлучаться: эти дни опять сжились вместе. Прощай,
друг, крепко
жму тебе руку; без объяснений люблю тебя.
Вдруг, мгновенно, ее прелестные глаза наполнились слезами и засияли таким волшебным зеленым светом, каким сияет летними теплыми сумерками вечерняя звезда. Она обернула лицо
к сцене, и некоторое время ее длинные нервные пальцы судорожно
сжимали обивку барьера ложи. Но когда она опять обернулась
к своим
друзьям, то глаза уже были сухи и на загадочных, порочных и властных губах блестела непринужденная улыбка.
Одной рукой
сжимая его руку, он положил
другую на плечо хохла, как бы желая остановить дрожь в его высоком теле. Хохол наклонил
к ним голову и тихо, прерывисто заговорил...
Я
сжимала ее крепко-крепко в руках своих, целовала ее и навзрыд плакала, боязливо прижимаясь
к ней, как бы стараясь удержать в своих объятиях последнего
друга моего и не отдавать его смерти…
— Кандидатов слишком довольно. На каждое место десять — двадцать человек,
друг у дружки так и рвут. И чем больше нужды, тем труднее: нынче и
к месту-то пристроиться легче тому, у кого особенной нужды нет. Доверия больше, коли человек не
жмется, вольной ногой в квартиру
к нанимателю входит. Одёжа нужна хорошая, вид откровенный. А коли этого нет, так хошь сто лет грани мостовую — ничего не получишь. Нет, ежели у кого родители есть — самое святое дело под крылышком у них смирно сидеть.
17 Среди этой нравственной неурядицы, где позабыто было всякое чувство стыда и боязни, где грабитель во всеуслышание именовал себя патриотом, человеку, сколько-нибудь брезгливому, ничего
другого не оставалось, как
жаться к стороне и направлять все усилия
к тому, чтоб заглушить в себе даже робкие порывы самосознательности.
В свою очередь взбешенный Калинович, чувствуя около себя вместо хорошенького башмачка жирные бока помещицы, начал ее
жать изо всей силы
к стене; но та сама раздвинула локти и, произнеся: «Чтой-то, помилуйте, как здесь толкают!», пахнула какой-то теплотой; герой мой не в состоянии был более этого сносить: только что не плюнувши и прижав еще раз барыню
к стене, он пересел на
другую скамейку, а потом, под дальнейшую качку вагона, невольно задремал.
Разноцветов перекусил
другую баранку и замолчал. Молчали и мы. Фаинушка закрыла глазки от утомления и
жалась к Глумову; меняло жадно впился глазами в хозяина и, казалось, в расчете на постигшее его оголтение, обдумывал какую-то комбинацию.
На большой торговой площади, внутри Китай-города, было поставлено множество виселиц. Среди их стояло несколько срубов с плахами. Немного подале висел на перекладине между столбов огромный железный котел. С
другой стороны срубов торчал одинокий столб с приделанными
к нему цепями, а вокруг столба работники наваливали костер. Разные неизвестные орудия виднелись между виселицами и возбуждали в толпе боязливые догадки, от которых сердце заране
сжималось.
Поле, дорога, звон проволоки, зной и обрывки ленивых мыслей тянутся, как облака,
друг за
другом… Путаются, сливаются. Опять прошлое, потом туман, из которого выплывает кусок тракта, обсаженного березками. Полотно заросло травой, пыльная узкая лента как-то осторожно
жмется то
к одной стороне, то
к другой, — видно, что весной здесь езда самая горькая… И в уме Семена Афанасьевича возникает вдруг четверостишие старого «земского поэта...
И она бросилась на гейшу, пронзительно визжала и
сжимала сухие кулачки. За нею и
другие, — больше из ее кавалеров. Гейша отчаянно отбивалась. Началась дикая травля. Веер сломали, вырвали, бросили на пол, топтали. Толпа с гейшею в середине бешено металась по зале, сбивая с ног наблюдателей. Ни Рутиловы, ни старшины не могли пробиться
к гейше. Гейша, юркая, сильная, визжала пронзительно, царапалась и кусалась. Маску она крепко придерживала то правою, то левою рукою.
Как вечер, так люди из страха
друг перед
другом жмутся к жильям, и только зверь и птица, не боясь человека, свободно рыщут по этой пустыне.
В отношении
к рыбам хищным оно верно всегда, наплавок, точно, погружается; но в отношении
к другим породам рыб, особенно некрупным, это правило вредно: они не проглатывают, а берут насадку в рот и плывут в сторону, очень часто не утаскивая наплавка; если встретится какое-нибудь препятствие (и оно встретится непременно от упора натягиваемой лесы), особенно если рыба услышит жесткую спинку крючка, а всего более, если уколется его
жалом, то она сейчас выбросит насадку вместе с крючком.
Переселение на дачу происходит, как видите, раненько: все, и малые и большие, корчатся от стужи под прорванными тулупишками,
жмутся друг к дружке и щелкают зубами; но что прикажете делать!
Когда он возвратился
к телеге, ямщик стоял возле лошадей, которые дрожали, форкали и
жались одна
к другой.
У меня
сжалось сердце каким-то предчувствием. Я вспомнил его бледное лицо во время переговоров. Вначале на нем было обычное мизантропическое выражение с примесью злого презрения
к себе и
другим. Но в последнюю минуту мне запомнилось только выражение глубокой, безнадежной печали. Это было в то время, когда я предложил деньги и среди ямщиков начались споры…
Федор Федорович понравился своим новым товарищам. Они его полюбили за добродушие, скромность, сердечную теплоту и природную наклонность ко «всему прекрасному» — словом, за всё то, что в
другом офицере нашли бы, может быть, неуместным. Кистера прозвали красной девушкой и обращались с ним нежно и кротко. Один Авдей Иванович поглядывал на него косо. Однажды, после ученья, Лучков подошел
к нему, слегка
сжимая губы и расширяя ноздри.
Они вышли из трактира. Сергеев уже летел им навстречу и скороговоркой рапортовал Ярославу Ильичу, что Вильм Емельянович изволят проезжать. Действительно, в перспективе показалась пара лихих саврасок, впряженных в лихие пролетки. Особенно замечательная была необыкновенная пристяжная. Ярослав Ильич
сжал, словно в тисках, руку лучшего из
друзей своих, приложился
к шляпе и пустился встречать налетавшие дрожки. Дорогою он раза два обернулся и прощальным образом кивнул головою Ордынову.
Дети слушались бабушку и робко
к ней
жались. Каждый из них одною ручонкою обхватывал ее руку, а в
другой держал по новой игрушке.
Не увидеть Анеты я не мог; идти
к ней,
сжать ей руку, молча, взглядом передать ей все, что может передать художник
другому, поблагодарить ее за святые мгновения, за глубокое потрясение, очищающее душу от разного хлама, — мне это необходимо было, как воздух.
Оттого, что неровно сохнут. Если приставить сырую доску одной стороной
к печке, вода выйдет, и дерево сожмется с этой стороны и потянет за собой
другую сторону; а сырой стороне
сжаться нельзя, потому что в ней вода, — и вся доска погнется.
С галантерейной любезностью, а иные и без галантерейной, но просто с любезностью сновали они от одного женского кружка или кучки
к другим,
к третьим, пока не перепорхают по всем без исключения; там спорили, здесь говорили комплименты, менялись лекциями,
жали ручки, сбегали вниз и предупредительно надевали салопы, и вообще старались показать, что они кавалеры не без современности и не без приятности.
Майор, запахнув халатик, подкрался на цыпочках
к двери и осторожно заглянул на дочь из своей комнаты. Тревога отеческой любви и вместе с тем негодующая досада на кого-то чем-то трепетным отразились на лице его. Нервно
сжимая в зубах чубучок своей носогрейки, пришел он в зальце, где сидела Нюта, не замечавшая среди горя его присутствия, и зашагал он от одного угла до
другого, искоса взглядывая иногда на плачущую дочку.
Сколько ни заговаривал дядя с братáнишнами, они только весело улыбались, но ни та ни
другая словечка не проронила. Крепко держа
друг дружку за рубашки,
жались они
к матери, посматривали на дядю и посмеивались старому ли смеху, что под лавкой был, обещанным ли пряникам, Господь их ведает.
— Вы любите! Tant mieux pour vous et tant pis pour les autres, [Тем лучше для вас и тем хуже для
других (франц.)] берегите же мою тайну. Вам поцелуй дан только в задаток, но щедрый расчет впереди. — И с этим она
сжала ему руку и, подав портфель, тихонько направила его
к двери, в которую он и вышел.
— Хорош! — повторила она страстным шепотом, нагнулась
к нему лицом и
сжала сильнее его руку. Вася! так он мне противен… Голоса — и того не могу выносить: шепелявит, по-барски мямлит. — Она сделала гримасу. — И такого человека, лентяя, картежника, совершенную пустушку, считают отличным чиновником, важные дела ему поручали, в товарищи прокурора пролез под носом у
других следователей. Один чуть не двадцать лет на службе в уезде…
Вот я сейчас сказал: «Три любимые девушки»… Да, их было три. Всех трех я любил. Мне больше всех нравилась то Люба, то Катя, то Наташа, чаще всего — Катя. Но довольно мне было видеть любую из них, — и я был счастлив, мне больше ничего не было нужно. И когда мне больше нравилась одна, у меня не было чувства, что я изменяю
другим, — так все-таки много оставалось любви и
к ним. И при звуке всех этих трех имен сердце сладко
сжималось. И
сжимается сладко до сих пор.
Его не жалела жена. Берта подавала ей разные части туалета. Марья Орестовна надевала манжеты, а губы ее
сжимались, и мысль бегала от одного соображения
к другому. Наконец-то она вздохнет свободно… Да. Но все пойдет прахом…
К чему же было строить эти хоромы, добиваться того, что ее гостиная стала самой умной в городе, зачем было толкать полуграмотного «купеческого брата» в персонажи? Об этом она уже достаточно думала. Надо по-другому начать жить. Только для себя…
Поручик громко и восторженно восхищался. Солдаты, сидя у пароходной трубы, кутались в шинели и угрюмо слушали. И везде, по всей палубе, лежали, скорчившись под шинелями, солдаты, тесно прижимаясь
друг к другу. Было очень холодно, ветер пронизывал, как сквозняк. Всю ночь солдаты мерзли под ветром,
жались к трубам и выступам, бегали по палубе, чтобы согреться.
Даже в высшем обществе, где ютились недоброжелатели и завистники Суворова, все как будто преобразилось в смысле общего настроения. Все повалили
к нему с поклоном и поздравлениями. Вынужденно надетая маска равняла
друзей с недругами до неузнаваемости. Любезностям, комплиментам не было конца. Но Александр Васильевич помнил прошлое, различал людей, и многим из его новообъявившихся поклонников пришлось с притворною улыбкой
жаться и ежиться под его иронией и сарказмом.
Валя молчал. Внезапно лицо женщины растянулось, слезы быстро-быстро закапали одна за
другой, и, точно потеряв под собою землю, она рухнула на кровать, жалобно скрипнувшую под ее телом. Из-под платья выставилась нога в большом башмаке с порыжевшей резинкой и длинными ушками. Прижимая руку
к груди,
другой сжимая виски, женщина смотрела куда-то сквозь стену своими бледными, выцветшими глазами и шептала...
Трудно передать тот буйный восторг, которому отдался экзальтированный юноша: ни в горе, ни в радости не знает границ наивная и чистосердечная юность. Он горячо
жал мне руки, тормошил меня, беспокоя мои старые кости, называл меня
другом, отцом, даже «милой старой мордашкой» (!) и тысячью
других ласковых и несколько наивных слов.
К сожалению, беседа наша затянулась, и, несмотря на уговоры юноши, не желавшего расстаться со мной, я поторопился
к себе.
— И что́ становятся? Порядку-то нет! — говорили солдаты. — Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера-то приперли, — говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая
друг друга, и всё
жались вперед
к выходу.